Ночь выдалась темной и тихой. Осень заглушила треск цикад, и лишь плеск нильских волн нарушал тревожное молчание, висящее над Мемфисом. Десятки глаз следили из крепости за тем, что происходило на противоположном берегу, и когда там раздались еле слышные крики, звон клинков, когда заметались факелы, множество скороходов устремились во дворец фараона с единственной, но столь желанной вестью: «Они уходят!»
Едва прозвучали эти слова пред ликом «живого бога», как тот поднялся, указуя жезлом туда, где все еще оставался враг.
– Они сами желали такой участи! Пойдем же и убьем их!
Великое множество кораблей, дожидавшихся этого часа, борясь с течением, направились к противоположному берегу, спеша высадить собранное из дальних гарнизонов войско фараона. Как воочию мог убедиться Псамметих, вавилонянин говорил правду – лагерь был почти пуст. Те немногие, кто оставался там, с криками бросились бежать, едва завидев врага.
Фараон пожалел, что еще не успел переправить нубийских всадников и колесницы. Правда, его несколько удивило, что все подряд беглецы мчатся к тому самому холму, куда ранее со всей округи стаскивались камни. Но что могла противопоставить кучка перепуганных дикарей его могучей армии? Лагерь вместе с обозом были захвачены, теперь оставалось лишь завершить переправу и на рассвете всеми силами атаковать!
Чуть солнцеликий Ра обратил лучи своего вечного сияния на землю фараонов, войско «живого бога» перешло в наступление. Правда, с самого начала все пошло не так, как мыслил молодой Псамметих. Усеянный камнями склон заставил военачальников отказаться от попытки атаковать персов колесницами. К тому же на самой круче красовалась изрядная насыпь, за которой засел враг, причем числом куда большим, чем предполагалось ранее.
Но победа казалась столь близкой и была столь желанной, а потому, сойдя наземь с колесницы, повелитель Нижнего и Верхнего Египта лично повел в атаку пехоту. Когда на его щит, обтянутый пятнистой коровьей шкурой, с диким воем шлепнулась первая кошка, Псамметих, опешив от святотатства, застыл на месте. За первой орущей любимицей богини Баст последовала еще одна. Далее кошки, собаки, даже ибисы посыпались как из рога изобилия. Псамметих был молод и отважен. Он готов был к любой, самой жуткой сече, но священные животные… К тому же одна из кошек, перелетев щит, вцепилась ему в лицо и начала в ужасе драть его, точно обвиняя в столь непотребном к себе отношении. Оглушенные происходящим, египтяне устремились было вниз по склону, и тут в лагере на холме утробно взвыли боевые трубы, и дожидавшиеся этого сигнала отряды Таракса и Нидинту-Бела форсированным маршем ринулись на обескураженных египтян с флангов, захватывая корабли и отрезая путь к отступлению. К полудню все было кончено. Торжествующий Камбиз подъехал к плененному фараону и, подставив его спину вместо ступеньки, спустился с коня наземь.
– Помнишь дождь, который шел, когда я посылал к тебе посольство? – насмешливо проговорил сын великого Кира, и Нидинту-Бел поспешил дословно перевести слова нового повелителя Египта несчастному изгою в разодранных царских одеждах. – Я предлагал тебе прийти ко мне и, поклонившись, принять это царство из моих рук. Ты не пожелал сделать этого, ты хотел крови и получил ее сполна. Я спрашиваю тебя, помнишь ли ты тот дождь?
– Помню, – утирая кровь с расцарапанного лица, тихо вымолвил Псамметих.
– Это ваши боги оплакивали твою глупость и судьбу Египта, – надменно бросил Камбиз. – Уберите его, – скомандовал он и обернулся к Нидинту-Белу. – А теперь самое время подумать о Персии и Вавилоне.
Стальной блеск в глазах атакующих, а не мечущаяся сталь штыков сокрушает оборону врага.
Генерал Патон
Старик Амердат глядел на мужчину, заслонившего ему дорогу.
– Я иду домой, Мардук, – не повышая тона, произнес он. – Ты желаешь присоединиться или же намерен помешать мне в этом?
Мрачное лицо верховного бога Вавилона передернулось, точно от пощечины. Он выглядел раздраженным и уставшим.
– Старец, я вновь пришел к тебе просить об услуге.
– К чему попусту тратить слова? – попытался урезонить его Амердат. – Ты – бог, я – всего лишь человек. Хотя и не обычный смертный, как все прочие. Но ведь даже все эти бессчетные годы не в моей власти. О чем же тебе просить меня, Всемогущий?
Мардук скривился.
– Я уже говорил тебе: мне нужен сампир и нужен Кархан, начальник царских скифов. Если он придет, я не причиню ему вреда, более того, готов отпустить домой его приятелей. И не смей рассуждать больше о Законе, я все это уже слышал!
Амердат вздохнул и покачал головой.
– Не мне тебя учить, Мардук. Ты положил начало жизни и начало Закону. Если боги не будут почитать закон, чего же требовать от человека? Но ты – бог, тебе виднее! Однако посмею напомнить, что некогда Кархан бросился спасать мне жизнь, один против целого скопища врагов. Он не ведал, ни кто я, ни того, что эти несчастные лиходеи могут повредить мне не более, чем утренняя роса Закатному морю. Если он так тебе нужен, и ты не хочешь ему зла, – что стоит принять любой образ и лично свести знакомство с Карханом?
– Я не могу рисковать и подвергать риску его самого. Неизвестно, как воспримет царский телохранитель новых знакомцев. А заслуживать его доверие – дело не одного дня. Мне нужно, чтобы он пришел туда. – Удрученный бог кивнул в ту сторону, где возвышался над городом величественный мертвый храм. – Причем добровольно. И чем скорее, тем лучше!
– Ты говоришь загадками, о Хранитель скрижалей людских судеб. Впрочем, если желаешь, я передам ему твое приглашение. Это все, что могу для тебя сделать.